Существует вероятность, что у всех необъятных масштабов космоса, заполненных неопознанной чернотой, присутствует разум. Такой же грандиозный и непонятный нам, крохотным частицам этого потрясающего организма, распластавшегося на несколько бесконечностей. Совершенно иной, нежели мы привыкли думать, с сознанием иного толка, которое мы не можем понимать, но можем, вероятно, чувствовать. Этот разум, зародивший, убивающий, дающий и отбирающий, существует собственными понятиями, категориями; а может, их для него, напротив, не существует вовсе. Он просто есть, затерянный во времени или затерянный вне времени; он просто движется к собственной грандиозной идее, и всё, что происходит на каждом этапе существования ядра, атома, звезды или пустоты, неумолимо отвечает этому движению.
Возможно, идея эта проста и очевидна и звучит она как «угасание». К этому, в конце концов, Вселенная стремится беспрерывно. Возможно, как часть цикла, а возможно, как часть идеи куда более любопытной, куда более творческой: улучшение. Попытка за попыткой, вселенная за вселенной — и всё для того, чтобы обнаружить идеал. Возможно, в таком не будет известной нам жизни и вовсе.
И всё же если уйти от этой пугающей масштабности и обратить свой взгляд на крохотные детали намеченного плана, то можно увидеть потрясающие проявления разума даже на этой небезупречной планете. Все они обозваны пугающими словами: «бедствие», «катастрофа», «катаклизм», хотя едва ли в реальности можно найти что-то более потрясающее и восхитительное, хоть немного сравнимое с грандиозностью природных аномалий. Планета, на которой зародился примитивный разум — какой бы она ни была, как бы она ни была обозвана — всегда сообщник Разума. Она не торопится, ведь Разум не торопится тоже, но время от времени как будто напоминает бесконечности: миссия не забыта. И тогда на ней расцветают самые прекрасные разрушения. Разрушения, за которыми обязательно последует угасание.
Во всех этих проявлениях существует что-то общее: они удивительно напоминают спектакли. Завязка, развитие, кульминация и завершение — попробуй отыскать кульминацию более впечатляющую! Каждый вынужден такой спектакль наблюдать, но далеко не каждый имеет возможность оценить его гениальность. Если бы перед наблюдателем — напуганным, истощённым, повидавшим всё на свете, вдруг выросла стена воды, он подумал бы, что бредит. Если бы она вознеслась на километры вверх, перекрыв верхушки даже самых гигантских небоскрёбов, и застыла ровной стеной, как в огромной бутылке, то он бы почувствовал запах соли, он бы ощутил пары влаги, соскальзывающие с поверхности, он бы увидел, как потемнело небо, как исчез небосвод, как облака потянули бы свои клубы к стене, словно в воде этой скрывался магнит. Если бы он смотрел и смотрел, лишённый всякого страха, забот и беспокойстве о своей жизни, ничего не значащей для Разума, если бы сознание его было открыто и чисто, как у настоящего Бога, он бы увидел, как водная бездна разверзнулась у основания подобно исполинским театральным портьерам. Будь у него зрение острое, как у орла, он увидел бы и дирижёра, управляющего катастрофическим оркестром. Ведь всё вокруг — каждая частица и каждая незначимость — подчинены одной идее. Всякое животное и всякое существо — подчинены одной идее. Кто-то больше, кто-то меньше; кто-то наделён возможностями, кто-то — лишь горечью. Дирижёр, должно быть, был полезной частицей: он наделён вневременьем.
Но это уже совершенно иная, совершенно чужая история.